Кладбище встретило меня тишиной вечернего города. Где-то вдалеке выла сирена, мерный гул автомобилей забивал фон. На самой грани слышимости смеялась шумная компания, вероятно, направлявшаяся в бар, а может, и в "Мастерскую Дьявола". Эду вряд ли светит возможность передохнуть этой ночью - пятница обещает быть жаркой, если уж даже вчера мне едва ли удалось урвать полчаса на подышать свежим, если сравнивать с привычным бостонским, воздухом в полумраке подворотни у черного хода.
С Блейком я встречался позавчера. Разговор затянулся до утра, и все, на что я был способен последующие дни - отсыпаться, работать и вновь спать. Переходить на полностью ночной образ жизни в мои планы не входило, но пока имеем то, что имеем. Разговор с еще не старым, но сильно сдавшим учителем оставил после себя куда больше вопросов, чем ответов. Флешка с видео, которые Уильям показывал той ночью, валяется в глубинах рюкзака в номере. Нужно разобрать на кадры и пересмотреть каждый отдельно. И аудиодорожку тоже. Не то, чтобы я рассчитывал найти то, чего до меня еще никто не сподобился, но вряд ли они поделились находками с общественностью. А это значило, что меня ожидала еще одна бессонная ночь.
Превращаюсь в сову окончательно.
Впрочем, этим вечером у меня были несколько иные планы, тем более, что работа с видео требовала большой сосредоточенности и чистого сознания, а мое сегодня при всем желании таковым было назвать нельзя даже с большой натяжкой.
Если и бывают в городах места тихие, спокойные и медитативно-умиротворенные, такие, где никто не потревожит и не собьет с мысли, то это, со всей определенностью, кладбища. Возможно, еще библиотеки, особенно архивы, музеи и галереи, однако же там все равно обращают на тебя внимание хотя бы сотрудники и охрана, контролирующие твои действия. На кладбищах все было иначе. Едва ли кто-то станет вмешиваться в чужое уединение среди покинувших этот мир, да и посетителей по вечерам обычно считаешь на пальцах. Вежливый кивок смотрителю, обозначение мирных намерений и уважения к мертвым - малая плата за тишину.
В детстве, когда мы ходили навещать могилы родственников, меня немного пугала атмосфера и окружающие люди, всегда такие грустные и погруженные в себя, иногда в слезах, с выражением боли на лице. Я не мог понять, чем плохи эти симпатичные плиты с надписями, но реакции людей настораживали и заставляли держаться подальше и от надгробий, и от мест захоронений в целом. Став старше и похоронив маму, я начал понимать тех людей и причины, которые приводили их на кладбище.
Все мы носим своих мертвецов с собой, но тешимся иллюзией, что здесь расстояние, разделяющее нас, становится чуть меньше.
Возможно, так и есть.
Когда умер я сам, я понял одну важную вещь. Страшно - умирать. Боль, пронизывающая тело с каждой судорожной попыткой вдохнуть. Ощущение, как жизнь по капле вытекает, пачкая асфальт алым. Непонимание, что происходит. Что будет дальше.
И будет ли - хоть что-то.
А смерть...
Смерть - это совсем не страшно.
Неторопливо ступая по вымощенным камнем дорожкам, я прошел в глубину кладбища, туда, где находилась самая старая его часть. И склепы. Искать долго не пришлось. Не так уж много их было - богатых семей, поселившихся в Райсвилле во времена, когда город еще только был основан. Проходя мимо тяжелых створок, скрывающих за собой целые рода, зачастую сменившие фамилию, порой угасшие, и все же являющиеся основой, а может, и душой теперь печально известного Райсвилла, я вчитывался в фамилии, высеченные на фасадах. Барельефы местами истерлись от времени, раскрошились, кое-где начала сыпаться черепица, один из склепов выглядел так, словно последний представитель семьи покинул город - или мир - несколько веков назад. Я успел заметить усыпальницы Хатчинсонов, Маршей, Уэйтли и еще с десяток фамилий, когда нашел нужную.
Дерби.
Склеп выглядел не лучшим образом, но, по крайней мере, разваливаться не собирался. Во всяком случае, в ближайшее время. Я провел кончиками пальцев по холодному металлу двери. Пальцы окрасились бурым.
Я стер ржавчину платком.
Придется изрядно вложиться, чтобы отреставрировать здесь все, но, рассматривая некогда красивое, даже изящное строение, чем-то неуловимо напоминающее лондонский собор Святого Павла, я чувствовал, что это необходимо и правильно.
На краю зрения что-то двигалось. Я обернулся и с некоторым удивлением заметил молодую девушку. На кладбище вечером пятницы. Интересно.
- Неужели я не одинок в своей любви к погостам в сумеречный час, - негромко проговорил я. Так, чтобы мои слова можно было счесть риторическим высказыванием или сделать вид, что не расслышала, и проигнорировать. Навязывать свое общество я определенно не желал, но и бороться с врожденным любопытством тоже.

- Нет. Не боюсь.
Мне вдруг бесконтрольно захотелось пошутить о том, что нежити странно бояться себе подобных, но я не стал. В конце концов, учитывая мой цветущий вид, приобретенный после нескольких бессонных ночей подряд, девушка могла и не понять иронии. Длинный, худой, затянутый в черное субъект, при ближайшем рассмотрении оказывающийся бледным юношей... Я никогда не обольщался относительно соответствия своей внешности реальному возрасту - сказываются гены отца, тот и в свои пятьдесят четыре выглядел чуть старше сорока, невзирая на пережитое горе и постоянный стресс.
Но вот пугать незнакомку нездоровыми ассоциациями, со всей определенностью, было идеей сомнительной, так что я усилием воли придержал рвущиеся с языка шутеечки, вместо этого вновь посмотрев на обветшалое строение:
- Особенно если эти мертвые - почти единственная семья, которую имеешь.
Будто в ответ на мои слова откуда-то потянуло прохладой. Похоже, со стороны реки, если судить по едва ощутимому неприятному привкусу в горле. Среди домов это не так заметно, но на открытом пространстве легкое дуновение чувствуется отчетливее. Мне показалось, что вместе с запахом - нет - тенью запаха до меня долетел и обрывок странной мелодии, всего несколько механических звенящих нот, далеких, едва слышимых, напоминающих о старой карусели, как та, на которой я катался в далеком детстве, когда с родителями посещал парк развлечений, еще до рождения Иви. А может, о шарманке, которую слышал во время одного из исторических фестивалей? О шкатулке для драгоценностей, принадлежавшей еще моей прабабке и переходившей как наследство в маминой семье?
Нет, не вспомню.
Но эти звуки вызывали неясное желание отыскать их источник. Просто завершить толком не начавшийся диалог, и...
Я передернул плечами, сбрасывая наваждение.
- За этой дверью - несколько поколений моих предков, но я ума не приложу, где взять ключ, - ляпнул я первое, что пришло в голову, против воли вслушиваясь в окружавшую нас тишину.
Музыки я больше не слышал.
Впрочем, как не ощущался и неприятный запах. Я мог бы поклясться, что его было - ровно на один вдох. Ощутить, но не осознать. Заметить, но не определить. Заставить думать о нем, вспоминать, искать в памяти что-то похожее, пытаться отыскать вновь...
Я кашлянул, пытаясь избавиться от привкуса в горле, который себе придумал. Вроде бы, полегчало.
- В мэрии на меня как-то очень странно посмотрели и сказали, что город копий не хранит. - Я продолжил мысль, кажется, говоря скорее для себя, чем объясняя девушке свой интерес именно к этому склепу. - Не вскрывать же мне замок...
Склонившись к замочной скважине, я всмотрелся в старинный механизм. Если судить по внешнему виду, его не меняли не менее века. И не открывали с тех самых пор, как в стенах усыпальницы была запечатана пустая урна, та самая, в которой должен был бы найти последнее пристанище прах Маринуса Виллета, если бы его тело было найдено. Но оно не было. Насколько я понял по документам, собранным отцом, различить среди найденных в лечебнице останков хоть что-то, имеющее человеческие очертания, смог бы разве только художник-абстракционист.
Опустившись на колено, я достал телефон и направил луч фонарика в отверстие. Среди сплошной ржавчины матово блеснула относительно свежая царапина. Я нахмурился, пытаясь рассмотреть что-нибудь внутри помещения. Безуспешно. Положение было слишком неудобным, а света слишком мало. Все, что мне удалось разглядеть - тот самый тонкий росчерк на матовой поверхности механизма. Вскрывали профессионально, если не знать, куда смотреть, и не заметишь, что кто-то прикасался к замку.
Отец?
Кому еще могло понадобиться вскрывать старый склеп практически вымершего рода?
Мне отчетливо представился образ того, как Дерек Блэк, стоя в почти идентичной позе, методично и аккуратно орудует отмычками в замке, брови чуть сведены на сосредоточенном лице, уголки губ напряжены, а сам он внимательно прислушивается, пытаясь по звуку определить нужное положение.
Волосы упали на лицо, закрывая и без того укрытый тенями взгляд.
Держать себя в руках.
- Но если отец был здесь, что он мог искать в семейном склепе? Он ведь расследовал совершенно иное дело. Решил заодно разобраться с чем-то еще? Чем-то, связанным с прадедом или... Еще древнее?
Я потер подбородок и только потом понял, что последние мысли высказал вслух. Дурная привычка, выработавшаяся, когда я просиживал дни, а бывало, что и ночи на кладбище, разговаривая с мамой, а потом и с отцом. Все еще не могу избавиться. Да и пытаюсь ли.

Поддев ногтем кусочек отслаивающейся ржавчины, я сковырнул его и, вздохнув, встал, поворачиваясь к девушке и пытаясь оттереть грязь с рук все тем же платком. Белая ткань приобрела странный рыже-бурый цвет, в полумраке похожий на несвежую кровь.
Я скомкал его и сунул в карман.
Рассматривая до конца не оттертые следы на пальцах, я негромко заговорил, обращаясь теперь уже точно к незнакомке:
- Не думаю, что без оригинала можно сделать копию. Хотя замок старинный, вряд ли вариантов ключей того времени слишком много. Похоже, склеп пытались то ли ремонтировать, то ли обновлять в соответствии с предпочтениями, но дверь не стали трогать. Ситуация наверняка была менее плачевной, когда представители рода жили в городе.
Я вдохнул кладбищенский воздух. Запах был глубоким, многогранным, объемным, я всегда почему-то был уверен, что не перепутаю подобных мест ни с чем иным, даже если единственным доступным мне чувством будет обоняние. Сырая земля, примятая трава, увядающие цветы, немного пыли и горьковатая призрачная, едва заметная полынь. Иногда я начинал думать, что это даже не запах - не вполне запах, скорее, интерпретация подсознанием ощущений. Она росла на обочине дороги где-то между Салемом и Бостоном. Там, где я почувствовал дыхание Смерти на собственной коже. С тех пор запах полыни преследовал меня даже там, где ее быть не могло. Но всегда в местах, связанных с Ней.
Я никогда не говорил Иви об этом, но я знал, что отец мертв. Знал еще до того, как ездил в Райсвилл той осенью. Полынь преследовала меня еще когда отец отвечал на звонки. Когда перестал. По дороге в этот проклятый город. Даже в полиции, когда я пытался добиться от шерифа хоть чего-то, но его интересовали лишь скорые выборы, в которых он проигрывал собственному дружиннику. Хэрриган, кажется. Он едва ли не единственный пытался помочь, но, увы, частный детектив исчез бесследно. Мне было неприятно об этом думать, но с такой профессией он умел заметать следы получше преступников. И я мог бы согласиться с сестрой в ее горькой обиде на отца, считавшей, что Дерек именно ушел и бросил нас.
Если бы не чертова полынь.
Ею тогда пропахло все, мне казалось, что кто-то вывернул флакон эфирного масла на мои одежды, куда бы я ни шел, она была рядом, я не мог перебить этот запах ни одеколоном, ни алкоголем, ни табаком. Я не курил ни до, ни после, но в те дни пытался заглушить слишком чувствительное обоняние, чтобы ощущать только дым от сигарет.
Не помогло. Она была везде.
Кроме номера в мотеле.
Стерильно-чистый. Абсолютно пустой. И пахнущий только характерной для подобных мест смесью запахов. Никакой полыни. Где бы отец ни умер, из мотеля Даннов он ушел сам.
Сейчас в том номере жил я.
Если бы Эйван узнала, сказала бы, что я сошел с ума в своей мании выяснить, что случилось. Возможно, она права. Но я знал, что должен сделать это. Я просто обязан отыскать ответы, а возможно и тело, чтобы похоронить рядом с матерью. Или перенести их обоих в этот склеп, ведь семья должна держаться вместе. Осталось найти ключ или и вправду воспользоваться навыками, полученными от отца.
Все-таки хорошо, что Иви здесь нет.
Покосившись на замок, я замялся, не спеша отвечать девушке. Все же информация об умениях, могущих поспособствовать взлому - не лучшая тема для знакомства.
Мелькнула мысль, что я даже не представился даме, вопиющее нарушение этикета. Бабушка умерла, когда мне было всего одиннадцать. Эбигейл Блэк была женщиной из рода Дерби - вот уж чего у нее не смогли отнять ни смена фамилии, ни пережитые ужасы детства, даже работа в историческом музее куратором лишь подчеркивала происхождение. В ее осанке, манерах и взглядах на воспитание внуков прослеживалась старая недобрая английская аристократия. Однажды я спросил шепотом отца, не в родстве ли наша бабуля с Теми Самыми Блэками, но он, отсмеявшись, сказал, что книги - просто сказки, хотя сходство налицо.
- У тебя нет...
Но прежде, чем я договорил, из глубины кладбища, со стороны более новых захоронений, послышалось глухое ворчание, издаваемое со всей определенностью не человеком.
Я замер и обернулся в направлении, откуда раздались звуки. Уже стемнело, и во мраке я не мог рассмотреть ничего, но по спине пробежали мурашки, а сам я, дыша поверхностно и ртом, пытался понять, кто к нам приближается. Это не было похоже на шаги, поэтому мысль о смотрителе я отмел сразу. Тихий хруст сухой ветки показался мне выстрелом у самого уха.
Медленно подняв руку, я жестом показал девушке двигаться в сторону, противоположную той, где слышалось шуршание, становящееся все ближе.
Но было уже поздно.
Я инстинктивно сделал шаг вперед, загораживая девушку. Собаки выглядели недружелюбно, а я как назло не взял с собой даже ножа. Их было шесть, размером чуть мельче овчарки, но это едва ли могло сыграть нам на руку. Отбиться голыми руками, да еще так, чтобы ни одна из тварей не задела мою невольную спутницу, я бы не смог. Если не разорвут, нужно найти оружейную лавку, благо, разрешение на владение у меня есть - вспыхнуло в голове и мгновенно погасло. Стая, видимо, из одного помета - слишком похожи были животные друг на друга - вынырнула из мрака на скудно освещенную тропу и неторопливо, будто звери были уверены в том, что нам некуда деваться, двинулась к нам. В их горящих зеленью глазах я видел только одно.
Голод.
За спиной что-то щелкнуло, раздался тихий скрип давно не смазанных петель, и этот звук почему-то напряг меня сильнее, чем медленно приближающиеся к нам животные.